белоснежный лайнер в другую жизнь читать
Белоснежный лайнер в другую жизнь читать
Просто кошмар! Незнакомой девице сходу предложить контракт любовницы с отстрочкой, ждать этого три года, снабжая. >>>>>
В любовной западне
Классный роман, легко читается 
>>>>>
Это дикое сердце
>>>>>
Половинка моего сердца
Конец слишком простоват и какой то быстрый. Немного можно было и растянуть, а так хороший романчик. >>>>>
У любви свои законы
>>>>>
Белоснежный лайнер в другую жизнь
1. Опалиха. Июнь 2005 г. Cynomyia mortuorum
И шампанское было куплено, и коньяк, и так любимые ею шоколадные трюфели «Mumm», не говоря уже о турфанском винограде и хамийской ароматной дыне, и теперь все это достанется им двоим – этой розовощекой и бесстыжей девке Сашке и ее хахалю, присутствие на даче которого она не сумела скрыть: просмотрела забытый на спинке венского стула полосатый красно-белый галстук, комочки темных носков под столом на кухне (вот мерзавец, дрянь!), бритву в тесной ванной комнате с налипшими на лезвии красно-медными волосками… Он к тому же еще и рыжий, как и Сашка. Эта пара рыжих превратила его, серьезного адвоката с солидной практикой и не менее солидными амбициями, в рыжего клоуна, в дурака…
Он гнал по ночной лесной дороге, едва успевая свернуть в черно-зеленом хвойно-зыбком пространстве в нужную сторону, чтобы не вписаться в жесткую ель… И вдруг этот звонок. Он знал, что звонит Сашка, чувствовал, кому же еще глубокой ночью, тем более что она кругом виновата, и ему бы перетерпеть, не открывать эфир, не слышать ее воркующего извинения голоса, но что-то толкнуло его и заставило все же включить телефон, прижать к уху, успеть вздохнуть…
– Немедленно приезжай и вызывай милицию… В погребе труп… Я же говорила тебе, что на даче был кто-то посторонний, что я здесь ни при чем и что не знаю, чьи под столом носки, но ты же упрямый как осел… Ты слышишь меня?…
И слезы. Она назвала его ослом, только этой женщине он мог позволить так называть себя, только ей он прощал все, вот только этого галстука с бритвой простить не смог, а ведь как завелся, аж побелел весь от злости (он мельком увидел себя в зеркале, уже в дверях, выбегая из дома, и испугался своего лица)… И вот теперь – какой-то труп в погребе! Да уж, с фантазией у этой женщины все в порядке, хорошо еще, что она не выдумала землетрясение или смерч… Он почему-то развеселился. Сладкое чувство томления и какая-то непонятная радость охватили его, когда он представил свое возвращение на дачу, Сашкин счастливый рев, россыпь ее теплых поцелуев, распахнутые, мокрые от слез глаза… Потом будет тихий ужин, вино, а потом – их любовь на широкой кровати под открытым окном, под шорох близкого, ухающего совами леса…
И был труп, и были трупные черви Cynomyia mortuorum, и были мрачные, непроспавшиеся люди, до утра допрашивающие всех по отдельности: мужчину, женщину и девушку…
2. Москва. Сентябрь 2005 г. Исабель. Бантышев
Исабель – гремучий коктейль из упрямой украинской и гордой испанской крови – легко подмяла под себя молодого вдовца Сергея Бантышева, успев нацепить поводок и надев на него тесный намордник, причем проделала все это с такой поспешностью, что даже удивила его самого, такого покорного на тот момент, ошарашенного смертью жены и теми последствиями, к которым не был готов ни он, ни его так и не повзрослевшая семнадцатилетняя дочка Катя. Прошло всего три месяца со смерти Ирины, а в доме все изменилось, наполнилось чужой женской одеждой, предметами туалета, посудой, коврами, словно в квартиру вселился кто-то посторонний и теперь захватывал метр за метром еще недавно принадлежавшее семье Бантышевых пространство. Катя, его девочка, инфантильная, нежная и красивая, как и ее покойная мать, почти не выходила из своей комнаты и слышать ничего не хотела о поступлении в университет, словно со смертью матери все ее планы и надежды потеряли смысл. Даже к столу не выходила, предпочитала обедать в своей комнате, куда Бантышев собственноручно относил поднос с едой. Исабель, казалось, это не раздражало, и уже за это он был ей благодарен.
Так случилось, что именно друг семьи Бантышевых Борис Желтухин обнаружил труп Ирины в квартире, причем, спустя три дня после ее смерти. Муж и дочь покойной в это время отдыхали в Крыму. Они не успели на похороны, и Борис взял все хлопоты на себя. Сергей ошарашен самой трагедией и горькими упреками Желтухина, тайно любившего Ирину. Мало того, близкая подруга жены утверждает, что в гробу лежала совершенно посторонняя женщина…
Белоснежный лайнер в другую жизнь
1. Опалиха. Июнь 2005 г. Cynomyia mortuorum
И шампанское было куплено, и коньяк, и так любимые ею шоколадные трюфели «Mumm», не говоря уже о турфанском винограде и хамийской ароматной дыне, и теперь все это достанется им двоим – этой розовощекой и бесстыжей девке Сашке и ее хахалю, присутствие на даче которого она не сумела скрыть: просмотрела забытый на спинке венского стула полосатый красно-белый галстук, комочки темных носков под столом на кухне (вот мерзавец, дрянь!), бритву в тесной ванной комнате с налипшими на лезвии красно-медными волосками… Он к тому же еще и рыжий, как и Сашка. Эта пара рыжих превратила его, серьезного адвоката с солидной практикой и не менее солидными амбициями, в рыжего клоуна, в дурака…
Он гнал по ночной лесной дороге, едва успевая свернуть в черно-зеленом хвойно-зыбком пространстве в нужную сторону, чтобы не вписаться в жесткую ель… И вдруг этот звонок. Он знал, что звонит Сашка, чувствовал, кому же еще глубокой ночью, тем более что она кругом виновата, и ему бы перетерпеть, не открывать эфир, не слышать ее воркующего извинения голоса, но что-то толкнуло его и заставило все же включить телефон, прижать к уху, успеть вздохнуть…
– Немедленно приезжай и вызывай милицию… В погребе труп… Я же говорила тебе, что на даче был кто-то посторонний, что я здесь ни при чем и что не знаю, чьи под столом носки, но ты же упрямый как осел… Ты слышишь меня?…
И слезы. Она назвала его ослом, только этой женщине он мог позволить так называть себя, только ей он прощал все, вот только этого галстука с бритвой простить не смог, а ведь как завелся, аж побелел весь от злости (он мельком увидел себя в зеркале, уже в дверях, выбегая из дома, и испугался своего лица)… И вот теперь – какой-то труп в погребе! Да уж, с фантазией у этой женщины все в порядке, хорошо еще, что она не выдумала землетрясение или смерч… Он почему-то развеселился. Сладкое чувство томления и какая-то непонятная радость охватили его, когда он представил свое возвращение на дачу, Сашкин счастливый рев, россыпь ее теплых поцелуев, распахнутые, мокрые от слез глаза… Потом будет тихий ужин, вино, а потом – их любовь на широкой кровати под открытым окном, под шорох близкого, ухающего совами леса…
И был труп, и были трупные черви Cynomyia mortuorum, и были мрачные, непроспавшиеся люди, до утра допрашивающие всех по отдельности: мужчину, женщину и девушку…
2. Москва. Сентябрь 2005 г. Исабель. Бантышев
Исабель – гремучий коктейль из упрямой украинской и гордой испанской крови – легко подмяла под себя молодого вдовца Сергея Бантышева, успев нацепить поводок и надев на него тесный намордник, причем проделала все это с такой поспешностью, что даже удивила его самого, такого покорного на тот момент, ошарашенного смертью жены и теми последствиями, к которым не был готов ни он, ни его так и не повзрослевшая семнадцатилетняя дочка Катя. Прошло всего три месяца со смерти Ирины, а в доме все изменилось, наполнилось чужой женской одеждой, предметами туалета, посудой, коврами, словно в квартиру вселился кто-то посторонний и теперь захватывал метр за метром еще недавно принадлежавшее семье Бантышевых пространство. Катя, его девочка, инфантильная, нежная и красивая, как и ее покойная мать, почти не выходила из своей комнаты и слышать ничего не хотела о поступлении в университет, словно со смертью матери все ее планы и надежды потеряли смысл. Даже к столу не выходила, предпочитала обедать в своей комнате, куда Бантышев собственноручно относил поднос с едой. Исабель, казалось, это не раздражало, и уже за это он был ей благодарен.
Исабель, если ее обмакнуть в блестящую терракоту, была бы настоящим произведением искусства: стройна, грациозна, с копной черных кудрей… Но ее ослепительно белая кожа всегда казалась Бантышеву неестественной, неживой, покрытой слоем тонкой матовой пудры. Ни морщинки, ни пигментного пятнышка, ни складочки, вся налитая, идеальная.
Белоснежный лайнер в другую жизнь
Анна Данилова Белоснежный лайнер в другую жизнь
1. Опалиха. Июнь 2005 г. Cynomyia mortuorum
И шампанское было куплено, и коньяк, и так любимые ею шоколадные трюфели «Mumm», не говоря уже о турфанском винограде и хамийской ароматной дыне, и теперь все это достанется им двоим – этой розовощекой и бесстыжей девке Сашке и ее хахалю, присутствие на даче которого она не сумела скрыть: просмотрела забытый на спинке венского стула полосатый красно-белый галстук, комочки темных носков под столом на кухне (вот мерзавец, дрянь!), бритву в тесной ванной комнате с налипшими на лезвии красно-медными волосками… Он к тому же еще и рыжий, как и Сашка. Эта пара рыжих превратила его, серьезного адвоката с солидной практикой и не менее солидными амбициями, в рыжего клоуна, в дурака…
Он гнал по ночной лесной дороге, едва успевая свернуть в черно-зеленом хвойно-зыбком пространстве в нужную сторону, чтобы не вписаться в жесткую ель… И вдруг этот звонок. Он знал, что звонит Сашка, чувствовал, кому же еще глубокой ночью, тем более что она кругом виновата, и ему бы перетерпеть, не открывать эфир, не слышать ее воркующего извинения голоса, но что-то толкнуло его и заставило все же включить телефон, прижать к уху, успеть вздохнуть…
– Немедленно приезжай и вызывай милицию… В погребе труп… Я же говорила тебе, что на даче был кто-то посторонний, что я здесь ни при чем и что не знаю, чьи под столом носки, но ты же упрямый как осел… Ты слышишь меня?…
И слезы. Она назвала его ослом, только этой женщине он мог позволить так называть себя, только ей он прощал все, вот только этого галстука с бритвой простить не смог, а ведь как завелся, аж побелел весь от злости (он мельком увидел себя в зеркале, уже в дверях, выбегая из дома, и испугался своего лица)… И вот теперь – какой-то труп в погребе! Да уж, с фантазией у этой женщины все в порядке, хорошо еще, что она не выдумала землетрясение или смерч… Он почему-то развеселился. Сладкое чувство томления и какая-то непонятная радость охватили его, когда он представил свое возвращение на дачу, Сашкин счастливый рев, россыпь ее теплых поцелуев, распахнутые, мокрые от слез глаза… Потом будет тихий ужин, вино, а потом – их любовь на широкой кровати под открытым окном, под шорох близкого, ухающего совами леса…
И был труп, и были трупные черви Cynomyia mortuorum, и были мрачные, непроспавшиеся люди, до утра допрашивающие всех по отдельности: мужчину, женщину и девушку…
2. Москва. Сентябрь 2005 г. Исабель. Бантышев
Исабель – гремучий коктейль из упрямой украинской и гордой испанской крови – легко подмяла под себя молодого вдовца Сергея Бантышева, успев нацепить поводок и надев на него тесный намордник, причем проделала все это с такой поспешностью, что даже удивила его самого, такого покорного на тот момент, ошарашенного смертью жены и теми последствиями, к которым не был готов ни он, ни его так и не повзрослевшая семнадцатилетняя дочка Катя. Прошло всего три месяца со смерти Ирины, а в доме все изменилось, наполнилось чужой женской одеждой, предметами туалета, посудой, коврами, словно в квартиру вселился кто-то посторонний и теперь захватывал метр за метром еще недавно принадлежавшее семье Бантышевых пространство. Катя, его девочка, инфантильная, нежная и красивая, как и ее покойная мать, почти не выходила из своей комнаты и слышать ничего не хотела о поступлении в университет, словно со смертью матери все ее планы и надежды потеряли смысл. Даже к столу не выходила, предпочитала обедать в своей комнате, куда Бантышев собственноручно относил поднос с едой. Исабель, казалось, это не раздражало, и уже за это он был ей благодарен.
Исабель, если ее обмакнуть в блестящую терракоту, была бы настоящим произведением искусства: стройна, грациозна, с копной черных кудрей… Но ее ослепительно белая кожа всегда казалась Бантышеву неестественной, неживой, покрытой слоем тонкой матовой пудры. Ни морщинки, ни пигментного пятнышка, ни складочки, вся налитая, идеальная.
После кладбища, вне себя от ярости, он мыл руки в ванной, подбирая про себя слова, которые он сейчас обрушит на красивую голову Исабель, собираясь высказать ей все – и по поводу ледяного томатного супа, и ненавистной ему тушеной печени, всего того, без чего не обходилась его ненастоящая и какая-то бутафорская испанка украинского происхождения. Ведь он просил ее приготовить традиционный русский поминальный обед, а не испанский: русские щи, кутью и гречку с мясом, а еще компот с бисквитом. И тут дверь ванной комнаты отворилась, Исабель скользнула внутрь, заперлась и обняла Бантышева сзади, прижала к себе, задышала горячо в затылок, мурлыча любовные слова, среди которых отчетливо проступило: соплильос…
– Что ты сказала? – он резко повернулся, чуть не уронив свою порозовевшую от желания куклу. Глаза ее, переполненные чувством, так и сверкали. – Повтори, что ты сейчас сказала?
– Ну, Сережа, ну, пожалуйста, не смотри на меня так, а то я никогда и ничего больше не захочу… Ты когда-нибудь убьешь меня своим взглядом, разрежешь на куски… Ну, что я снова сделала не так? Все же приготовила, даже новую скатерть постелила… Ну обними меня, не смотри, а просто обними, как ты умеешь обнимать, чтобы у меня дыхание остановилось…
А хоть бы и остановилось, дура ты набитая, подумалось ему с какой-то легкостью, отчаянием.
– Я попросил тебя повторить то слово, последнее, которое полоснуло по ушам…
– Соплильос. Это печенье такое, миндальное, – она всхлипнула. – Я устала так, понимаешь? Хочу как лучше, а получается ужасно… я переживаю, нервничаю, стараюсь тебе во всем угодить, я даже поминки по твоей жене устраиваю, хотя я никогда ее не любила, она же извела тебя всего, измучила… Этот ее ненормальный образ жизни, эти ее постоянные отлучки, выстуженный дом, пустой холодильник, заброшенные муж и дочка… Посмотри, как много я сделала за каких-то два-три месяца, – Исабель повернулась к нему и говорила теперь прямо в ухо, укладывая каждое слово, словно только что выглаженные, горячие простыни в шкаф, аккуратно, поглаживая его заботливо, по-женски нежно, ритмично. – Квартиру привела в порядок, мебель поменяла, ковры постелила, чтобы мягко ходить было, посуду красивую купила… Все для тебя, все, а ты такой неласковый, постоянно ругаешь меня, упрекаешь меня за мою испанскую кровь… Ну разве ж я виновата, что она во мне так и кипит…
Так случилось, что именно друг семьи Бантышевых Борис Желтухин обнаружил труп Ирины в квартире, причем, спустя три дня после ее смерти. Муж и дочь покойной в это время отдыхали в Крыму. Они не успели на похороны, и Борис взял все хлопоты на себя. Сергей ошарашен самой трагедией и горькими упреками Желтухина, тайно любившего Ирину. Мало того, близкая подруга жены утверждает, что в гробу лежала совершенно посторонняя женщина…
| Глава | Стр. |
| 1. Опалиха. Июнь 2005 г. Cynomyia mortuorum | 1 |
| 2. Москва. Сентябрь 2005 г. Исабель. Бантышев | 1 |
| 3. Дубровник. Август 2005 г. Рита | 4 |
| 4. Москва. Сентябрь 2005 г. Лиля | 5 |
| 5. Москва. Лето 2005 г. Катя | 7 |
| 6. Москва. Июнь 2005 г. М. Жемчужникова | 10 |
| 7. Москва. Июнь 2005 г. Лиля. Желтухин. Мопассан | 14 |
| 8. Москва. Ноябрь 2005 г. Бантышев. Катя | 17 |
| 9. Дубровник. Октябрь 2005 г. Рита Пирс | 20 |
| 10. Москва. Июнь 2005 г. М. Жемчужникова | 23 |
| 11. Москва. Ноябрь 2005 г. Желтухин | 25 |
| 12. Опалиха. Июнь 2005 г. Катя | 28 |
| 13. Лондон – Москва. Ноябрь 2005 г. Оливер | 32 |
| 14. Москва. Ноябрь 2005 г. Лиля | 35 |
| 15. Москва. Ноябрь 2005 г. Оливер | 37 |
| 16. Москва. Октябрь 2005 г. Маргарита Жемчужникова | 41 |
| 17. Москва, ноябрь 2005 г. Катя | 43 |
| 18. Москва. Ноябрь 2005 г. Желтухин | 47 |
| 19. Москва. Ноябрь 2005 г. Бантышев | 51 |
| 20. Волгоградская область. Ноябрь 2005 г. Ольга Михайловна. Оливер Пирс | 54 |
| 21. Москва. Ноябрь 2005 г. Аэропорт | 59 |
| 22. Москва – Лондон. Ноябрь 2005 г. Катя | 60 |
| 23. Дубровник. Ноябрь 2005 г. Борис | 62 |
Белоснежный лайнер в другую жизнь
1. Опалиха. Июнь 2005 г. Cynomyia mortuorum
И шампанское было куплено, и коньяк, и так любимые ею шоколадные трюфели «Mumm», не говоря уже о турфанском винограде и хамийской ароматной дыне, и теперь все это достанется им двоим – этой розовощекой и бесстыжей девке Сашке и ее хахалю, присутствие на даче которого она не сумела скрыть: просмотрела забытый на спинке венского стула полосатый красно-белый галстук, комочки темных носков под столом на кухне (вот мерзавец, дрянь!), бритву в тесной ванной комнате с налипшими на лезвии красно-медными волосками… Он к тому же еще и рыжий, как и Сашка. Эта пара рыжих превратила его, серьезного адвоката с солидной практикой и не менее солидными амбициями, в рыжего клоуна, в дурака…
Он гнал по ночной лесной дороге, едва успевая свернуть в черно-зеленом хвойно-зыбком пространстве в нужную сторону, чтобы не вписаться в жесткую ель… И вдруг этот звонок. Он знал, что звонит Сашка, чувствовал, кому же еще глубокой ночью, тем более что она кругом виновата, и ему бы перетерпеть, не открывать эфир, не слышать ее воркующего извинения голоса, но что-то толкнуло его и заставило все же включить телефон, прижать к уху, успеть вздохнуть…
– Немедленно приезжай и вызывай милицию… В погребе труп… Я же говорила тебе, что на даче был кто-то посторонний, что я здесь ни при чем и что не знаю, чьи под столом носки, но ты же упрямый как осел… Ты слышишь меня?…
И слезы. Она назвала его ослом, только этой женщине он мог позволить так называть себя, только ей он прощал все, вот только этого галстука с бритвой простить не смог, а ведь как завелся, аж побелел весь от злости (он мельком увидел себя в зеркале, уже в дверях, выбегая из дома, и испугался своего лица)… И вот теперь – какой-то труп в погребе! Да уж, с фантазией у этой женщины все в порядке, хорошо еще, что она не выдумала землетрясение или смерч… Он почему-то развеселился. Сладкое чувство томления и какая-то непонятная радость охватили его, когда он представил свое возвращение на дачу, Сашкин счастливый рев, россыпь ее теплых поцелуев, распахнутые, мокрые от слез глаза… Потом будет тихий ужин, вино, а потом – их любовь на широкой кровати под открытым окном, под шорох близкого, ухающего совами леса…
И был труп, и были трупные черви Cynomyia mortuorum, и были мрачные, непроспавшиеся люди, до утра допрашивающие всех по отдельности: мужчину, женщину и девушку…
2. Москва. Сентябрь 2005 г. Исабель. Бантышев
Исабель – гремучий коктейль из упрямой украинской и гордой испанской крови – легко подмяла под себя молодого вдовца Сергея Бантышева, успев нацепить поводок и надев на него тесный намордник, причем проделала все это с такой поспешностью, что даже удивила его самого, такого покорного на тот момент, ошарашенного смертью жены и теми последствиями, к которым не был готов ни он, ни его так и не повзрослевшая семнадцатилетняя дочка Катя. Прошло всего три месяца со смерти Ирины, а в доме все изменилось, наполнилось чужой женской одеждой, предметами туалета, посудой, коврами, словно в квартиру вселился кто-то посторонний и теперь захватывал метр за метром еще недавно принадлежавшее семье Бантышевых пространство. Катя, его девочка, инфантильная, нежная и красивая, как и ее покойная мать, почти не выходила из своей комнаты и слышать ничего не хотела о поступлении в университет, словно со смертью матери все ее планы и надежды потеряли смысл. Даже к столу не выходила, предпочитала обедать в своей комнате, куда Бантышев собственноручно относил поднос с едой. Исабель, казалось, это не раздражало, и уже за это он был ей благодарен.
Белоснежный лайнер в другую жизнь читать
1. Опалиха. Июнь 2005 г. Cynomyia mortuorum
И шампанское было куплено, и коньяк, и так любимые ею шоколадные трюфели «Mumm», не говоря уже о турфанском винограде и хамийской ароматной дыне, и теперь все это достанется им двоим – этой розовощекой и бесстыжей девке Сашке и ее хахалю, присутствие на даче которого она не сумела скрыть: просмотрела забытый на спинке венского стула полосатый красно-белый галстук, комочки темных носков под столом на кухне (вот мерзавец, дрянь!), бритву в тесной ванной комнате с налипшими на лезвии красно-медными волосками… Он к тому же еще и рыжий, как и Сашка. Эта пара рыжих превратила его, серьезного адвоката с солидной практикой и не менее солидными амбициями, в рыжего клоуна, в дурака…
Он гнал по ночной лесной дороге, едва успевая свернуть в черно-зеленом хвойно-зыбком пространстве в нужную сторону, чтобы не вписаться в жесткую ель… И вдруг этот звонок. Он знал, что звонит Сашка, чувствовал, кому же еще глубокой ночью, тем более что она кругом виновата, и ему бы перетерпеть, не открывать эфир, не слышать ее воркующего извинения голоса, но что-то толкнуло его и заставило все же включить телефон, прижать к уху, успеть вздохнуть…
– Немедленно приезжай и вызывай милицию… В погребе труп… Я же говорила тебе, что на даче был кто-то посторонний, что я здесь ни при чем и что не знаю, чьи под столом носки, но ты же упрямый как осел… Ты слышишь меня?…
И слезы. Она назвала его ослом, только этой женщине он мог позволить так называть себя, только ей он прощал все, вот только этого галстука с бритвой простить не смог, а ведь как завелся, аж побелел весь от злости (он мельком увидел себя в зеркале, уже в дверях, выбегая из дома, и испугался своего лица)… И вот теперь – какой-то труп в погребе! Да уж, с фантазией у этой женщины все в порядке, хорошо еще, что она не выдумала землетрясение или смерч… Он почему-то развеселился. Сладкое чувство томления и какая-то непонятная радость охватили его, когда он представил свое возвращение на дачу, Сашкин счастливый рев, россыпь ее теплых поцелуев, распахнутые, мокрые от слез глаза… Потом будет тихий ужин, вино, а потом – их любовь на широкой кровати под открытым окном, под шорох близкого, ухающего совами леса…
И был труп, и были трупные черви Cynomyia mortuorum, и были мрачные, непроспавшиеся люди, до утра допрашивающие всех по отдельности: мужчину, женщину и девушку…
2. Москва. Сентябрь 2005 г. Исабель. Бантышев
Исабель – гремучий коктейль из упрямой украинской и гордой испанской крови – легко подмяла под себя молодого вдовца Сергея Бантышева, успев нацепить поводок и надев на него тесный намордник, причем проделала все это с такой поспешностью, что даже удивила его самого, такого покорного на тот момент, ошарашенного смертью жены и теми последствиями, к которым не был готов ни он, ни его так и не повзрослевшая семнадцатилетняя дочка Катя. Прошло всего три месяца со смерти Ирины, а в доме все изменилось, наполнилось чужой женской одеждой, предметами туалета, посудой, коврами, словно в квартиру вселился кто-то посторонний и теперь захватывал метр за метром еще недавно принадлежавшее семье Бантышевых пространство. Катя, его девочка, инфантильная, нежная и красивая, как и ее покойная мать, почти не выходила из своей комнаты и слышать ничего не хотела о поступлении в университет, словно со смертью матери все ее планы и надежды потеряли смысл. Даже к столу не выходила, предпочитала обедать в своей комнате, куда Бантышев собственноручно относил поднос с едой. Исабель, казалось, это не раздражало, и уже за это он был ей благодарен.
Исабель, если ее обмакнуть в блестящую терракоту, была бы настоящим произведением искусства: стройна, грациозна, с копной черных кудрей… Но ее ослепительно белая кожа всегда казалась Бантышеву неестественной, неживой, покрытой слоем тонкой матовой пудры. Ни морщинки, ни пигментного пятнышка, ни складочки, вся налитая, идеальная.
После кладбища, вне себя от ярости, он мыл руки в ванной, подбирая про себя слова, которые он сейчас обрушит на красивую голову Исабель, собираясь высказать ей все – и по поводу ледяного томатного супа, и ненавистной ему тушеной печени, всего того, без чего не обходилась его ненастоящая и какая-то бутафорская испанка украинского происхождения. Ведь он просил ее приготовить традиционный русский поминальный обед, а не испанский: русские щи, кутью и гречку с мясом, а еще компот с бисквитом. И тут дверь ванной комнаты отворилась, Исабель скользнула внутрь, заперлась и обняла Бантышева сзади, прижала к себе, задышала горячо в затылок, мурлыча любовные слова, среди которых отчетливо проступило: соплильос…
– Что ты сказала? – он резко повернулся, чуть не уронив свою порозовевшую от желания куклу. Глаза ее, переполненные чувством, так и сверкали. – Повтори, что ты сейчас сказала?
– Ну, Сережа, ну, пожалуйста, не смотри на меня так, а то я никогда и ничего больше не захочу… Ты когда-нибудь убьешь меня своим взглядом, разрежешь на куски… Ну, что я снова сделала не так? Все же приготовила, даже новую скатерть постелила… Ну обними меня, не смотри, а просто обними, как ты умеешь обнимать, чтобы у меня дыхание остановилось…