для чего существует зло
Митрополит Антоний Сурожский: почему существует зло?
Убедить человека в том, что Бог существует, мы можем, только если в наших глазах он увидит сияние вечной жизни – часто повторял митрополит Сурожский Антоний. Вашему вниманию фрагмент из книги «Бог: да или нет». Эта книга включает несколько публичных бесед, состоявшихся в 1970-х годах на британском радио и телевидении. Собеседник владыки — журналист А.М. Гольдберг — не разделяет его веру и убеждения. И все же общение оказывается возможным: разговор как встреча, как узнавание, как стремление понять и расслышать друг друга.
Анатолий Максимович: Митрополит Антоний, я знал людей, которые становились религиозными, потому что их мучил вопрос о возникновении зла; я также знал людей, которые разочаровались в религии по этой причине. Первые чувствовали или приходили к убеждению, что понятия добра и зла не могли возникнуть сами по себе, что их должна была создать высшая сила; зачем существует добро, им было, конечно, ясно, а на вопрос о том, почему и для чего существует зло, они надеялись получить ответ от религии. Вторые, те, кто разочаровался в религии, приходили к убеждению, что она не дает ответа на вопрос: как сочетать существование всемогущего Бога, олицетворяющего добро, справедливость, с тем, что творится на земле; не только в области человеческих взаимоотношений, но и в природе, где царят хаос, борьба и жестокость. Какой ответ даете Вы на этот вопрос?
Митрополит Антоний: Это очень трудный вопрос в том отношении, что, действительно, можно из одинаковых предпосылок прийти или к вере, или к сомнению. Мне кажется, что христианин даст приблизительно такой ответ: Да, Бог всемогущ; но Он создал человека свободным, и эта свобода, конечно, несет с собой возможность и добра, и зла; возможность отклонения от закона жизни или, наоборот, участия в этом законе жизни. И вот этот вопрос свободы является центральным, мне кажется, для проблемы добра и зла. Если бы Бог создал человека не способным на отклонения, человек был бы также неспособен ни на что положительное. Скажем, любовь немыслима иначе как в категориях свободы; нельзя себя отдать, когда нельзя отказать в самоотдаче; нельзя человека любить, если это чисто механическое соотношение; если бы не было свободы отказа, отречения, если не было бы, в конечном итоге, возможности зла, то любовь была бы просто силой притяжения, силой, связующей все единицы, но никак не создающей между ними нравственное соотношение.
Анатолий Максимович: Почему? Означает ли это, что зло существует для того, чтобы выделить добро, в качестве контраста?
Митрополит Антоний: Нет, я не думаю, что оно существует для этого; но где есть возможность одного, неминуемо встает возможность другого. Конечно, если бы мы были просто такие совершенные существа, которые не способны сделать ошибочный выбор, зло было бы исчерпано; но как возможность оно все равно бы существовало.
Владыка Антоний в студии BBC
Анатолий Максимович: А допускаете ли Вы, что Бог, всемогущий Бог заботится о людях, следит за судьбами человечества, помогает людям, следит за тем, чтобы на земле зло не восторжествовало?
Митрополит Антоний: Да; в этом я глубоко убежден; и опять-таки, с моей христианской точки зрения мне Бог представляется именно не безответственным Богом, Который человека создал, одарил его этой ужасной свободой, которая может все разорить и все разрушить, а потом – употребляя образы Ивана Карамазова – «ждет» где-то в конце времен момента, когда Он его будет судить и засудит за то, что человек не так пользовался данной ему свободой. Таким Бог мне не представляется. Мне представляется Бог ответственный, Бог, Который создал человека и жизнь, но Который не только ждет в конце момента итогов. И самый предел этой ответственности, которую Бог берет за жизнь и за Свои поступки, за Свой творческий акт, – это Воплощение, то, что Бог делается человеком, входит в историю и до конца погружается в ее трагизм, и где-то разрешает этот трагизм.
Анатолий Максимович: Как, где Он разрешает этот трагизм?
Анатолий Максимович: 3начит, Вы определенно, как христианин, отрицаете тезис Вольтера, который примерно исходил из того, что Бог создал человека, снабдил его всем необходимым, в первую очередь разумом, и затем счел Свою задачу выполненной: если люди будут руководствоваться разумом, то все будет хорошо, если нет – то это их дело. Потому что это, по существу, довольно логичное объяснение; но Вы, судя по тому, что Вы только что сказали, это категорически отрицаете.
Митрополит Антоний: Да, такого Бога я просто не могу себе представить, потому что это был бы до того нравственно безответственный поступок, просто безнравственный поступок, который был бы, в конечном итоге, основанием и причиной всего зла; и безответственный, злой поступок, потому что – по какому праву такой Бог нас создает, нам же на горе, когда Ему от этого ничего не будет, да еще вдобавок будет когда-то где-то нас судить? Какой же это Бог?
Анатолий Максимович: Вольтер не говорил, что Бог будет судить; он просто говорил, что Бог наделил человека всем необходимым, что Бог создал изумительный механизм, структуру человека, а главное – разум; почему же это безответственно, почему это было бы преступно?
Митрополит Антоний: Анатолий Максимович, если бы этот Бог создал такой замечательный механизм, то этот механизм не испортился бы так безнадежно; тогда, значит, Бог, Который строит этот механизм, просто ужасно плохой механик, никуда не годный. Если такой у нас Бог, Который даже механизм приличный создать не может, то, право, не о чем говорить.
Анатолий Максимович: Но как Вы объясняете себе тот факт, что Бог, с одной стороны, заботится о людях, а с другой стороны, на протяжении существования всего человечества несправедливость в основном торжествовала над справедливостью? Сперва это объясняли тем, что когда человеку приходится плохо, он в этом виноват сам, значит, это наказание за какие-то его грехи. Затем это, по-видимому, людей больше не удовлетворяло, и тогда начали говорить о том, что Бог испытывает человека, что Он испытывает веру человека – это, конечно, Иов; а когда уже это больше не удовлетворяло, то пришло христианство, которое стало убеждать людей, что страдание – это нечто возвышенное. Вы согласны с такой несколько упрощенной характеристикой развития человеческой мысли в этом направлении?
Митрополит Антоний: Я согласен; только те объяснения, которые Вы отодвигаете в прошлое как изжитые, я не до конца вижу изжитыми. Очень много зла, страдания, муки человеческой происходит от греха, просто от греха в том смысле, что если человек зол, он причиняет зло и страдание и, кроме того, он себя уродует, он сам делается жутким и перестает быть человеком.
Анатолий Максимович: Но это совершенно ясно; речь идет о том, что несправедливость торжествует над справедливостью, другими словами, что плохо приходится тем, которые не являются уж такими страшными грешниками, а может быть, даже и праведны.
Митрополит Антоний: Я думаю, что справедливость в этом смысле была бы очень непривлекательна; если бы счастье, благополучие было немедленной наградой за добро, то добро как нравственная категория было бы обесценено; это был бы чистый расчет. Я думаю, что добро именно тогда делается добром, когда человек может устоять против несправедливости, против неправды, против страдания и все равно не отречься от своего добра, от того, что кажется ему – или объективно является – добром. Если, скажем, человек щедр и бывает обманут, и, попробовав раз-другой быть щедрым, приходит к заключению, что этого не стоит делать, то щедрость его довольно бедная. Вопрос в том, какова его отзывчивость. И во всех отношениях мне кажется, что добро именно испытывается, поддается пробе тем, что оно сталкивается со злом. Я не говорю, что это хорошо по существу; но, несомненно, человек вырастает в совершенно новое измерение, совершенно новое величие, когда он способен встретиться лицом к лицу со страданием, с ненавистью, с горем, с ужасами войны и остаться до конца человечным, и еще вырасти в большую меру, скажем, сострадания, понимания, мужества, способности себя отдать и собой пожертвовать.
Анатолий Максимович: Это все-таки несколько сложный процесс. Я совершенно согласен, что конечный результат является желательным, но процесс его достижения очень сложный, это очень трудный путь; и как-то трудно себе представить, что этого нельзя было бы достичь проще. Но скажите: заботится ли Бог о судьбах человечества? Если да, то как Вы объясняете себе такое чудовищное явление, как, например, Гитлер, которое я лично считаю совершенно исключительным явлением, потому что в этом случае даже не было сделано попытки оправдать злодеяния какими-то высшими, мнимыми этическими соображениями, а было сказано просто и ясно: мы хотим творить зло. Как Вы объясняете возникновение такого явления, если Вы исходите из того, что Бог заботится о судьбах человечества?
Митрополит Антоний: Во-первых, да, я убежден, что Бог заботится о судьбах человечества. Во-вторых, я думаю, что если есть свобода в человеке, которая Богом ему дана, Бог уже не имеет права стать на пути и эту свободу изничтожить. В конечном итоге получилось бы так: Бог вас делает свободными; в тот момент, когда вы этой свободой пользуетесь не так, как Ему нравится, Он бы вас приплюснул – и вас бы не стало. И получилось бы, что, может быть, на земле было бы меньше зла, то есть злодеев меньше было бы, Гитлера бы не было, того не было, сего не было, – а в конечном итоге самый злодей из злодеев оказался бы этот Бог, Который дает мне свободу, а в тот момент, когда я ошибаюсь на своем пути или схожу с него по какому-то безумию, Он же меня убивает за нее, уничтожает. Нравственная проблема оказалась бы, я бы сказал, еще хуже первой… И представляете себе тогда жизнь человека? Он бы жил, зная, что если он поступит нехорошо, Бог его уничтожит. Следующая стадия: так как Бог знает и может предвидеть вещи, то как только у вас зародится злая мысль, Бог может вас уничтожить. Это же хуже концентрационного лагеря! Мы жили бы просто под дамокловым мечом все время: дескать, вот убьет – не убьет, убьет – не убьет… Спасибо за такого Бога!
Анатолий Максимович: Повторите…
Митрополит Антоний: Если Бог действительно сделал человека свободным, то есть способным ответственно принимать решения, которые отзываются в жизни поступками, то Бог уже не имеет права в эту свободу вторгаться насильно. Он может войти в жизнь, но – на равных правах; вот как Христос стал человеком и от этого умер на кресте: да, это я понимаю. Если же Он вторгался бы в жизнь в качестве Бога, то есть со всем Своим всемогуществом, всеведением и т. д., получилось бы так, что земной злодей, который Богом же одарен свободой, в тот момент, когда он ошибочно, не так пользуется этой свободой, стал бы жертвой Божественного гнева, то есть он был бы просто изничтожен, убит. А еще хуже: человек только успел задумать какой-нибудь неправый поступок – Бог его тут же уничтожил бы, потому что Бог знает, чтo в будущем случится. И все человечество жило бы, одаренное этой проклятой свободой, под вечным страхом: ой, промелькнула злая мысль – сейчас кара придет на меня… Ой, мне захотелось чего-то не того – что сейчас будет?… Это был бы чудовище, а не Бог, Он был бы из злодеев злодей.
Анатолий Максимович: К чему же тогда сводится Божественное вмешательство в судьбы людей?
Митрополит Антоний: Во-первых, к тому, что Бог в человека заложил закон жизни, то есть устремленность ко всему тому, что есть полнота торжествующей жизни, полнота торжествующей любви. Во-вторых, к тому, что Он дал человеку сознание добра и зла, – мы его не выдумали, это не чисто социологическое явление, потому что социологические формы меняются без конца, а понятие добра и зла везде проходит красной нитью.
Анатолий Максимович: С этим я совершенно согласен.
Митрополит Антоний: Дальше: Бог, через людей Ему верных, которые Его знают опытно, молитвенно и жизненно, Свое слово говорил, указывал нравственные мерки, указывал нравственные пути. Потому что совесть человека – вещь относительная, более или менее ясная, колеблющаяся, Он дал человеку закон; Он дал человеку правила жизни. И главное, Сам Бог вошел в историю воплощением Иисуса Христа, стал человеком и нам на деле показал, что можно пройти через весь ужас жизни, страдания и никогда не заколебаться ни в любви, ни в правде, ни в чистоте; и что такой человек – пусть он будет исторически уничтожен, разбит – не побежден. Он достиг полной меры своего человечества – а это, действительно, победа над злом гораздо большая, чем если бы просто зла не было.
Анатолий Максимович: Это поднимает целый ряд вопросов, о которых я надеюсь поговорить в следующий раз.
Душа-колесница и бескорыстные пакости: что такое зло с точки зрения философов и теологов
Можно ли уничтожить зло, что это вообще такое и откуда оно берется? Подобными вопросами люди задавались на протяжении многих веков и каждый раз находили разные ответы. Природа зла, его границы, абсолютность и относительность, противостояние ему — о том, как человечество размышляло об этом и к чему это приводило, читайте в новой статье Алисы Загрядской.
Красивая идея великой и тотальной победы над злом, которой должен завершиться исторический процесс, — лейтмотив многих религий. Так, согласно христианской эсхатологии, в конце времен произойдет Страшный суд, и после него Царство Небесное распространится по всему сотворенному Богом миру, а вошедшие туда будут пребывать в вечной благодати. Отзвуки подобных представлений слышны и в нерелигиозных политических концепциях, где «конец истории» связывают с устранением источника бед.
Утописты предполагали, что можно создать идеальное общество, в котором нет неравенства, а блага разумно распределяются между гражданами — например, как на вымышленном острове Утопия, описанном гуманистом Томасом Мором. Маркс и Энгельс утверждали, что финальное счастье наступит после победы коммунизма. В этом мире без отчуждения, насилия и классовой борьбы, как пел Егор Летов, «наверное, вообще не надо будет умирать».
В то же время несправедливость и зло служат драйвером борьбы и топливом для любого политического и социального движения. В противном случае человечество оказалось бы в положении праведников из «Суммы теологии» Фомы Аквинского, которым приходится смотреть из рая на наказание грешников в аду, чтобы справиться с гнетом блаженного бездействия. Как трактовали проблему зла теологи и философы и какой багаж мнений об этом явлении мы накопили к сегодняшнему дню?
Зло и теология
Одна из ключевых канонических проблем, которую исторически разрабатывали теологи разных мировых религий, сводится к простому и даже слегка наивному вопросу: почему Бог допускает зло? Рассматривать его можно как с точки зрения морали, так и в русле логики и онтологии. Ведь если Абсолют всеблаг и всемогущ по своей сути, то откуда взяться жестокости, преступлениям, болезням и т. д.?
Значит ли это, что зло допускают специально?
Подобные вопросы исследует теодицея, доктрина «оправдания Бога», и разные мыслители предлагали свои решения этого парадокса, но многие сводятся к нескольким ключевым аргументам.
Первый диалектик Гераклит предполагал, что восприятие человека ограниченно и мы не способны постичь все причины и следствия. Следовательно, то, что кажется нам дурным, может быть необходимым для вселенной.
Этот мотив (люди многого не видят, из-за чего в их картину мира «вплетаются» несправедливость и зло) впоследствии встречается во многих теодицеях. Похожим образом проблема решается и в восточных религиозных системах. В частности, в Адвайта-веданте говорится, что только непросветленное (не достигшее понимания недвойственности) человеческое сознание считает что-то злом.
Теодицея лишенности формулируется так: зло не имеет самостоятельного осуществления и есть лишь нехватка блага. С этой точки зрения оно предстает как своего рода черная дыра посреди благого космоса или же темный угол вселенной, которого не достигает божественный свет. У Плотина творение происходит в результате эманации Единого (Его излучения за свои пределы), а значит, всё сущее причастно к этому благу. Однако чем оно дальше от своего источника, тем больше в материи не-блага. Такого же мнения придерживался и Фома Аквинский, полагая, что дурное представляет собой менее проявленную степень благого и не обладает «ни совершенством, ни бытием». По этой причине дьявол не может творить, а способен только исказить существующее.
Блаженный Августин также трактовал интересующую нас категорию в духе неоплатоников, что, однако, ставило мыслителя перед проблемой: как человек может выбрать «темную сторону», если самого объекта выбора будто бы не существует?
В чём секрет привлекательности зла, если это просто меньшая концентрация добра?
Августин до своего обращения к Богу совершал много неправедных поступков, и собственная греховность тяготила его на протяжении всей жизни. В «Исповеди» он описывает эпизод из своей юности:
«Неподалеку от нашего виноградника росла груша, вся покрытая плодами, вполне, впрочем, обычными и по виду, и по вкусу. Итак, мы, испорченные юнцы, отправились в глухую полночь (вот до какого часа продолжались наши уличные забавы!) отрясти ее и собрать свою добычу. Мы унесли оттуда большую ношу, но не для еды (мы готовы были выбросить всё это свиньям), а ради совершения поступка, сладостного нам только потому, что он был запретен».
Впоследствии Августин приходит к мысли, что источник зла — в самом человеке. Бог дал нам свободную волю — а мы уже пользуемся этим даром в дурных целях и проявляем слабость, отворачиваясь от благодати.
В христианской догматике зло объясняется первородным грехом: однажды совершенная ошибка отпечаталась в нашей природе, которая причастилась древа познания, а значит, люди получили возможность поступать неправедно. Фома Аквинский отмечает, что мир, где человек не мог бы грешить, был бы несовершенен, но это, однако, не повод нарушать заповеди.
Последний аргумент Аквината приводит нас к следующему выводу: само бытие в том виде, в котором оно существует, предполагает наличие в нем зла. Наиболее полно эту идею изложил Готфрид Вильгельм Лейбниц в трактате «Опыты теодицеи». Весь феноменальный универсум в его представлении состоит из неделимых элементов, монад, первейшая из которых — созидающий Бог. В процессе творения Он расположил эти «кирпичики мироздания», составляющие бытие, определенным способом. Правда, все субстанции, кроме самого Демиурга, неидеальны в той же мере, в которой и уникальны (монада, подобная главной по совершенству, существовать не может). Тем не менее Он выбрал единственно верную констелляцию.
Следовательно, зло — часть общей картины, которую сотворил всеблагой Бог, создавший лучший из возможных миров.
Над защитниками подобных идей иронизирует Вольтер. В сочинении «Кандид, или Оптимизм» он вкладывает фразу «всё к лучшему в этом мире» в уста мудреца Панглосса, обучающего заглавного героя «метафизико-теолого-космологонигологии». Даже потеряв свое добро, будучи почти повешенным, страдая от запущенного сифилиса и став жертвой кораблекрушения, «кривой философ» продолжает повторять, что мир устроен наилучшим образом:
«— Доказано, — говорил Панглосс, — что всё таково, каким должно быть; так как всё создано сообразно цели, то всё необходимо и создано для наилучшей цели. Вот, заметьте, носы созданы для очков, потому мы и носим очки. Ноги, очевидно, назначены для того, чтобы их обувать, вот мы их и обуваем. Камни были сотворены для того, чтобы их тесать и строить из них замки, и вот монсеньор владеет прекраснейшим замком: у знатнейшего барона всего края должно быть наилучшее жилище. Свиньи созданы, чтобы их ели, — мы едим свинину круглый год. Следовательно, те, которые утверждают, что всё хорошо, говорят глупость, — нужно говорить, что всё к лучшему».
Корабль героев попадает в бурю у лиссабонского порта и терпит крушение. В этом эпизоде нашли отражение реальные события — землетрясение 1755 года, превратившее португальскую столицу в руины. Страшный природный катаклизм шокировал современников и заставил многих изменить представления о справедливом и благом устройстве мира. Сам Вольтер под впечатлением от разрушения Лиссабона и ужасов катастрофы написал поэму, где есть такие строки:
О, жалость вечная, воспоминанье слезно!
Обманутый мудрец, кричишь ты: всё полезно;
Приди, взгляни на сей опустошенный град,
На сей несчастный прах отцов, и жен, и чад…
«Обманутый мудрец» — это еще один неисправимый оптимист эпохи, поэт Александр Поуп, который, руководствуясь теми же принципами теодицеи, что и Лейбниц, писал в своей «Поэме о человеке»:
В разладе лад, не явленный земле;
Всемирное добро в частичном зле,
Так покорись, воздай творенью честь:
Поистине всё хорошо, что есть.
Впрочем, отношения Вольтера со злом, как и с Богом, остались противоречивыми. Желчный француз издевался над оптимистами, которых даже явные признаки несправедливости мира не побуждали усомниться в совершенстве замысла. Но ему же принадлежат такие строки, выражающие, как сказали бы сегодня, принятие: «Тебе, и только тебе, абсолютный господин природы, я обязан всем; ты даровал мне способность чувствовать и мыслить, точно так же как переваривать пищу и ходить. Я благодарю тебя за это и не выпытываю у тебя твой секрет».
Трансформации зла
Начиная с Нового времени и на протяжении последующих эпох концепция зла коренным образом меняется и «ветвится». В учении Канта с проблемой морали происходит примерно то же, что и с остальными философскими вопросами: мыслитель совершает радикальный переворот в определении связи человека и реальности. Если прежде источниками всех суждений считались внешние метафизические принципы, которые были частью «прошивки» вселенной, то теперь они исходят от самого субъекта.
Поскольку моральный закон — продукт рассудка, злом будет отступление от него, и совершается последнее благодаря свободе воли. Таким образом, его источник сокрыт в самой человеческой природе.
В концепции Канта не бывает зла без выгоды. Например, эстетический интерес бескорыстен: мы любим красивое просто потому, что оно красиво, а не ради практической пользы. А вот самоценного злодейства, то есть любви к злу как таковому, согласно Канту, не существует. На дурные поступки человека толкает эгоизм, субъективный интерес, который расходится с объективным законом морали, установленным рассудком. Таким образом, зло выступает средством для достижения цели. Ради нее человек иногда пренебрегает общими нормами — например, если ворует то, что хочет заполучить.
На первый взгляд в канву этой, «утилитарно-прагматической» трактовки не укладываются ситуации, в которых зло творится, казалось бы, из чистого, беспримесного сатанизма. Например, персонажи маркиза де Сада совершают маниакальные убийства и практикуют другие виды жестокости. Но можно ли сказать, что такого рода деяния проистекают из желания сделать нечто ужасное просто потому, что это плохо?
«Я не в состоянии был поверить, пока не увидел сам, что существуют такие чудовища в образе людей, которые готовы убивать ради удовольствия, доставляемого им убийством. При этом они не получают от этого никаких выгод и не питают вражды к своим жертвам, а поступают так только ради того, чтобы насладиться приятным для них зрелищем».
Мишель Монтень, «Опыты»
Тем не менее, предполагая, будто либертин де Сада служит чистому злу, мы с неизбежностью должны констатировать и наличие добра в его «вселенной». Для персонажей этого писателя совершаемые ими чудовищные поступки, определенно, благо, потому что они приносят им удовольствие. Такого мнения придерживается, например, современный мыслитель Ларс Свендсен, который в книге «Философия зла» называет героев де Сада простыми гедонистами, пусть и с весьма специфичными вкусами. В этом смысле зло оказывается средством, а садист всего лишь потакает собственным эгоистическим интересам.
Впрочем, Жорж Батай полагает, что подлинное, «бескорыстное» зло всё же существует и проявляет себя в поступках, которые стремятся к предельности. А польза и наслаждение — это не одно и то же, поскольку последнее имеет более сложную природу:
«В самом деле, чем было бы наслаждение, если бы связанная с ним тревога не обнажала его парадоксальный характер, если бы в глазах того, кто его испытывает, оно не было бы нестерпимым?»
Стремление к уничтожению воспринимается в этом случае как запредельная жажда разрушения, которая обращает в пепел даже собственные ресурсы, и удовольствия в ней столько же, сколько и страдания.
Исторически мерилом зла выступал моральный закон: человек действует или вопреки ему («я знаю, что красть плохо, но всё равно ворую, потому что мне нечего есть»), или сообразно с ним («я убиваю этих людей, ибо они заслуживают такого наказания»). В первом случае зло — средство для достижения цели — эгоистической или ведущей к общему благу. А во втором оно не считается таковым вовсе (например, отрицательным персонажем кажется противник). Однако Ханна Арендт выделяет еще и «банальное» зло, которое совершается по недомыслию.
Ужасы Второй мировой не только лишили многих веры в прогресс — война продемонстрировала тип злодеяния, лишенный всяческого демонизма.
В 1961 году шло разбирательство дела Адольфа Эйхмана, бывшего начальника отдела РСХА, отвечавшего за «окончательное решение еврейского вопроса». Арендт освещала судебный процесс в качестве корреспондента. В книге «Банальность зла» она рассказывает, что Эйхман не был психопатом или садистом, не питал ненависти к «низшей расе», а «просто выполнял свою работу». Это позволяло ему не чувствовать никаких угрызений совести — ведь он повиновался существовавшему закону. Подобный юридически-моральный парадокс — предмет отдельного разговора. Говоря о зле-глупости, Арендт подчеркивает, что бюрократ Эйхман даже не задумывался о том, что и́менно он делает и что происходит в лагерях.
Объясняя мир без общего трансцендентного основания, Кант описал познавательную задачу субъекта как деятельную, а не созерцательную. Мораль в его представлении, как уже говорилось выше, существует благодаря разуму. Но что делать, если последний туповат или вовсе не используется? «Банальность зла» у Арендт — это отсутствие мысленной работы. Таким же образом, как в кантовской философии осуществляется способность суждения вкуса, человек с помощью рефлексии может удержаться от зла.
Зло в современности
С одной стороны, сегодня зло воспринимается как почти устаревшая, мифологическая категория, тем более что постмодернистская относительность оставляет мало возможностей для вынесения вердикта о «плохом» и «хорошем».
Границы понятия размываются, оно обрастает ворохом сложных этических проблем, таких как аборты, эвтаназия, эксплуатация животных и т. д.
С другой стороны, это явление периодически обнаруживает себя в катастрофах, перед лицом которых общество единодушно о нем вспоминает. 11 сентября 2001 года Джордж Буш сказал: «Сегодня нация увидела зло». Трагедия активизировала то, что Кант называл «общим чувством»: американцы и жители других стран в едином порыве ощутили, что случилось нечто ужасное и непоправимое. Трактовка терроризма как инфернального, нечеловеческого зла действительно хорошо укладывается в представления о демоническом. Однако речь идет о людях, чья система ценностей основана на определенных идеалах (гибельных для других). Тогда как вера в демоническое зло приводит к дегуманизации противника, заставляет считать его своего рода темной сущностью, и можно ли вообще судить ее по человеческим законам — вопрос не риторический.
Идея противостояния злу, прочно вшитая в западную культуру, проявляется в массовом искусстве. Ни один эпический блокбастер или произведение янг-эдалт-литературы не обходится без фигуры мировой «темной силы», которую героям предстоит победить. Зло служит драматургическим композиционным стержнем, создает конфликт. Персонажи получают возможность совершить подвиг — вводится измерение героизма, который в эстетике часто связывают с категорией возвышенного. Лейбниц объяснял катастрофы в «лучшем из миров» тем, что таким образом человек получает шанс проявить свои добродетели — например, самоотверженность и доблесть.
Задействовать эти качества можно только против безусловно отрицательного оппонента, источника страшных бед. Противостояние разных социальных групп вызывает много неудобных вопросов, как и в реальной политике: каждая из сторон будет защищать свои интересы. Поэтому «плохими парнями» в фильмах и книгах часто оказываются монстры из других измерений, зомби или машины.
Скажем, когда Волдеморт в «Гарри Поттере» теряет человеческие черты, через внешние метаморфозы зрителям дают понять, что его душа непоправимо изуродована темной магией.
В соответствии с христианскими представлениями о нераскаявшемся грешнике он лишает себя возможности спасения.
Но в то же время зло бывает притягательным. Некогда свободолюбивый и непокорный Сатана из поэмы Джона Мильтона «Потерянный рай» заворожил романтиков, пусть даже автор и не планировал делать демонический образ настолько привлекательным. Уильям Блейк посвятил строки тигру, в чьих глазах горит то, что Жорж Батай называет «светом злодейства». А Лотреамон описал томящегося демона Мальдорора, который нашел равную себе злобу только в акуле — и совершил с ней соитие. И вновь возникает дискуссионный вопрос: идет ли здесь речь о зле ради зла или же нечеловеческое в романтизме — это способ прикоснуться к чему-то совсем иному, что лежит за гранью профанического мира, по ту сторону бинарных моральных оппозиций?
Сегодня массовая культура, создавая образы злодеев, отчасти наследует романтическую проблематику, хоть и в упрощенном, редуцированном виде. Отрицательные персонажи собирают фан-клубы, потому что их делинквентное поведение основано на исключительности непонятого антигероя, который противостоит обществу. В случае с «обаятельными негодяями» зло представляет собой, скорее, метафору, а заигрывание с нечеловеческим не заходит настолько далеко, чтобы лишить зрителя эмпатии.
Когда символами угрозы становятся демонические персонажи из фильмов, а обилие новостей о трагических событиях притупляет ощущения, делая реальные катастрофы просто медиаконтентом, — у многих возникает соблазн считать чистым злом даже идеологических противников в интернете. Зачастую простое несогласие с оппонентом приводит к громким заявлениям, всякое противопоставление становится политическим, и новоявленного «врага» лишают человеческого статуса. Как ни странно, нередко подобное происходит во время споров о лучшем устройстве общества, в котором всем было бы комфортно, — о мире без зла.